Любить и беречь [= Грешники в раю] - Патриция Гэфни

– Нет, Энни, – возразил он спокойно. – Я – священник; предполагается, что я должен делать нечто большее. Предполагается, что я приношу надежду тем, кто ее потерял. Мое видение Божественного промысла должно быть так могуче, так неотразимо, что оно успокоит умирающих и принесет им мир. Я помощник Бога на земле, его жрец. У меня есть церковные таинства, и у меня есть Библия, но до тех пор, пока во мне нет Божественного духа, дающего мне благоволение говорить правильные слова, совершать правильные поступки…

– Но так и есть, – настаивала она. – О, Кристи, вы не знаете! Вы не можете это видеть, но я могу, и я говорю вам: вы помогаете всем, кого встретите.

Он рассмеялся в ответ на это. Она взяла его руку в свои и сильно сжала ее.

– Я наблюдала за ними, я видела людей, когда они с вами. Они… вспыхивают радостью, когда вы входите в комнату. В церкви они никогда с вас глаз не сводят. И я говорю не только обо всех этих глупых девчонках, что в вас влюблены. Я говорю обо всех. Что мне непонятно, так это то, почему вы не видите, что вас все любят.

Он опустил голову, делая вид, что смотрит на свои сжатые руки. Он был тронут и к тому же не силен в притворстве; бедный Кристи, лучшее, что он мог сделать, чтобы скрыть свои чувства, это спрятать лицо.

– О чем вы думаете? – спросила Энни после молчания.

– Я думаю… что это я должен был сказать:

«О чем вы думаете?» Это то, что я говорю, когда люди молчат. Чтобы вызвать их на разговор.

Энни улыбнулась.

– Прекрасный способ, – сказала она тихо. – Я уверена, у вас их еще сотня, а вы даже не знаете об этом.

Он не поднимал головы.

– Кристи, – прошептала она, – что нам с вами делать?

Он положил свою руку поверх ее руки. Подул легкий ветерок, колебля ветви деревьев, шевеля лунные блики на его волосах. Они оба замолчали; проходили секунды, и их прикосновение вызывало в ней мучительное волнение: поверхность кожи Кристи, тепло его больших рук, баюкающих ее тонкие кисти, сама естественность такой близости. Ей хотелось склониться и положить щеку на их соединенные пальцы. Только это. И остаться так надолго. Он пошевелился, и движение его рук показалось ей лаской. Но вот он встал, и она почувствовала себя покинутой.

Он не ушел далеко, только до железных солнечных часов, неприметных среди надгробий. «Смотри и молись, – гласила надпись на гранитном пьедестале. – Время уходит как тень». Она смотрела на него некоторое время, наслаждаясь его стройной мускулистой грацией. Он был полон изящества, несмотря на то что был воином Бога в скромном церковном приходе. А она так ценила в нем земное. Или – подумала она – плотское?

Ее встревожило такое направление мыслей, да и продолжающееся молчание Кристи. Он отошел от нее, и ей оставалось только думать, что каким-то образом из-за этого невинного прикосновения она нарушила их доверие, основанное на ее обещании быть его другом и не более.

– Итак, – сказала она с неуверенной шутливостью, – мне не дозволено подержать друга за руку, когда он в беде?

Он повернулся к ней. Отсюда она не могла ясно видеть его лицо. Она задержала дыхание, и наконец он улыбнулся. Ее облегчение было так велико, что она вздрогнула и похлопала по скамье рядом с собой.

– Вернитесь. Я решила поведать вам историю своей жизни. Идите, садитесь, я не могу рассказывать, если вы будете надо мною стоять как… Как Бог, – нарочно выпалила qua, и наградой ей был его легкий смешок.

Кристи снова сел рядом, наклонившись к ней и закинув руку на низкую спинку скамьи.

– Вам не холодно? – спросил он, видя, что на ней только шаль.

– Нет, а вам?

– Нет.

– Хорошо, значит, вы не воспользуетесь этим предлогом, чтобы уйти, если история моей жизни вам надоест.

Он только улыбнулся. Прежде он бы пошутил в свою очередь, чтобы она рассмеялась. Сейчас, в этих новых условиях, он следил за собой особенно пристрастно, не зная, как много он имеет права дать, как много получать. Ей стало больно от этой мысли, но винить его она не могла.

– Вообще-то, – сказала она тихо, – я хотела вам рассказать, как случилось, что я вышла замуж за Джеффри.

Он слегка отпрянул, и она поняла, о чем он подумал: это опасная тема, говорить об этом неразумно, неосторожно, как раз этого он должен избегать, если хочет себя спасти.

– Я просто хочу вам рассказать, вот и все, – добавила она поспешно. – Это нестрашно, это не… причинит вреда. Нашим отношениям, я имею в виду.

– Тогда рассказывайте. Все, что хотите. Вы встретились с ним в Англии?

Энни откинулась на спинку скамьи.

– Да, в Лондоне. Только что умер брат моего отца, и мы приехали уладить имущественные дела. – Нет, она хотела начать с самого начала.

– Мы жили в Венеции и в Падуе, где у моего отца был новый заказчик. И новая любовница. Так получалось, что они обычно появлялись одновременно.

– Ваша мать…

– Умерла, когда мне было семь. Она утонула во время кораблекрушения. Мой отец из богатой семьи, но родственники отказались от него после женитьбы, потому что она была ему «не пара». Даже после ее смерти они не смягчились. К этому времени он их уже презирал; я не думаю, чтобы он взял у них что-нибудь, если бы они ему предложили.

– Вы все время жили на континенте?

– Мы жили в Равенне до смерти матери. Я до сих пор думаю об этом городе как о родном доме, хотя я возвращалась туда только раз за почти восемнадцать лет. После ее смерти я с отцом приезжала в Англию раз в несколько лет, а большей частью мы жили в Италии и во Франции, иногда в Голландии. Видите ли, отчасти он сам себя считал изгнанником.

– Он был хорошим художником? Я не видел его работ.

– Их никогда здесь не выставляли, только перед самой его смертью. Я не могу сказать, хороший он художник или нет; я не могу быть объективной. Он не был так хорош, как хотел быть. И не имел большого успеха.

– Вы были бедны?

– Думаю, были. Иногда. Я никогда не чувствовала себя бедной. Все его друзья были художниками, мне казалось, что все, кого мы знали, были бедны.

Она помедлила, и немного спустя Кристи спросил:

– Вы были счастливы?

Энни всмотрелась в его серьезное лицо; он был так поглощен всем, что она говорила!

– У меня не было того, что назвали бы вы обычным воспитанием, – увильнула она от прямого ответа. Это была тема, которую она намеревалась обойти. – У моего отца было много любовниц, а я была всегда… Я всегда…

– Ревновала к ним.

– Да.

Ну вот, оказалось, что это не очень больно.

– Не знаю, хорошо или нет было все то, что он делал, но он был полностью предан своему искусству. Одержим. И вот… шумная маленькая девочка создавала неудобства, как вы понимаете. Раздражала.